Остаток ночи Мишель-Герхард-фон-Штольц провел в образе Мишки Шутова — пьяным в стельку, в кустах, возле ближайшего ночного киоска...

Глава 23

Поезд отчаянно дребезжал на рельсовых стыках, часто валясь с бока на бок. Мишель стоял у окна, прижавшись лбом к холодному стеклу, глядя, как мимо, застилая свет, пролетали черные клубы дыма, сбиваемые встречным ветром. Мимо стремглав проносились какие-то маленькие станции с кособокими, закопченными стеклами, фонарями, полосатые шлагбаумы переездов, перед которыми, упираясь друг в друга, стояли груженные мокрым сеном или дровами телеги с сидящими поверх них бородатыми мужиками в тулупах. Все было мокро и грязно, хотя кое-где на земле белели уже пятна выпавшего ночью и так и не стаявшего снега.

Все одно и то же, одно и то же... Тоска...

Мишель стоял так уже битых два часа. Потому что рядом, у соседнего окна, точно так же, припав лицом к стеклу, стояла Анна. Она не бросилась с поезда, он нашел ее здесь, в коридоре. Хотел было подойти, но не решился, и встал рядом, и, взявшись за поручни, уставился в окно. Изредка косясь в ее сторону, он краешком глаза видел ее строгое, с плотно поджатыми губками и сведенными бровями, нахмуренное лицо. Она не плакала, но казалось, что плакала, потому что по другую сторону окна, в котором она угадывалась, разбивались о стекло дождевые струи, стекая наискось по ее отражению черными от вкраплений сажи каплями.

Поставщик Двора из купе не выходил, он лишь один раз выглянул, заметил их и поспешил захлопнуть дверь. Его дочь была жива и была под присмотром, чего ему было довольно.

Разве она не догадывалась, что ее папа вор? Впрочем, пожалуй, не догадывалась — вряд ли батюшка посвящал ее в свои планы, размышлял Мишель, украдкой поглядывая на Анну. Ему почему-то очень хотелось, чтобы она ничего не знала...

Может быть, потому, что Анна была девицей видной, фигуристой — тонкая в кости, с узкой, обтянутой платьем, талией, с аристократически длинной шеей. А лицо... Таких ресниц Мишель отродясь не видел. И такого носика тоже. Ее черты были почти совершенны, как у древнеримских скульптур, но в отличие от них были очень живыми. И даже то, что теперь она, совершенно забыв о том, как выглядит, морщила лобик и поджимала губы, никак не портило ее.

Мишель поймал себя на мысли, что выполняет просьбу ювелира — приглядеть за дочерью — с удовольствием и смотрит на нее много чаще и гораздо дольше, чем этого требует дело.

Что было совсем не трудно. Потому что Анна не обращала на него никакого внимания, наверное, она даже не замечала, что кто-то находится подле нее. Она была погружена в себя, о чем-то напряженно думая, и эти думы отражались на ее лице. Она вдруг морщилась, вскидывалась головой, чуть двигала губами, словно что-то шептала. Она разговаривала сама с собой или, может быть, со своим отцом.

И чем больше Мишель смотрел на нее, тем более вспоминал и стыдился своего растрепанного вида и давешнего, совершенно безобразного в купе поведения. Ах, зачем он так кричал, зачем грозил револьвером!

И самое ужасное, что очень скоро, сразу же по прибытии в Петроград, ему вновь, возможно, придется кричать и грозить револьвером, чтобы сопроводить арестованного им Поставщика Двора в участок. И она снова будет смотреть на него с ненавистью и презрением...

Мишель печально вздохнул.

Наверное, слишком громко.

Потому что Анна, чуть вздрогнув, обернулась к нему. Она вдруг поняла, что здесь не одна. С полминуты она глядела на Мишеля широко распахнутыми глазами, словно вспоминая, кто он такой, и вдруг, сделав несколько шагов навстречу, подошла вплотную.

— Скажите, только честно, вы арестуете моего отца?

Мишелю очень захотелось успокоить ее, сказать — нет. Но он сказал правду:

— Да.

— За то, что он хотел убить вас? — строго спросила она. — Ведь он действительно хотел убить вас?

— Да... То есть я не могу сказать совершенно уверенно, — замялся Мишель.

— Он стрелял в вас? — в упор глядя на него, спросила Анна.

— Нет... Не совсем.

Ей-богу, лучше бы стрелял и убил! Это выглядело бы куда достойней! Меньше всего Мишелю хотелось рассказывать, как его хлопнули по макушке чем-то тяжелым, завернули в ковер и потащили к реке, чтобы утопить как котенка. И он даже не смог защитить себя!

— Скажите, — вновь попросила Анна, пристально глядя в глаза Мишеля. — Мой папа... он... он — вор?

— Доподлинно установить степень его вины может только суд, — ответил Мишель, пряча глаза.

— Значит — вор, — тихо прошептала Анна.

Она замолчала и отошла к своему окну. Все, что она хотела узнать, она узнала...

Паровоз несся в дыму и клубах пара, пробиваясь сквозь стену дождя. Кочегар с вымазанным сажей лицом, на несколько мгновений разведя створки дверцы, кидал в топку лопату угля, который тут же жадно пожирало бушующее под котлом пламя.

— Добавь-ка еще, — просил машинист, бросая взгляд на напряженно дрожащую стрелку манометра, показывающую давление пара.

Кочегар с разгона, скребя по железу, совал штык совковой лопаты в кучу угля в тендере и с разворота швырял его в топку. И от этого его лицо и руки на короткое мгновение вспыхивали красным отблеском пламени...

Поезд резво бежал по рельсам. Все дальше и дальше. В Петроград...

...Они так и не сказали больше друг другу ни единого слова. Они так и простояли, каждый возле своего окна. До самого Петрограда.

— Господа, подъезжаем, — сообщил, пройдя по вагону и стуча в купе, кондуктор. — Подъезжаем, господа...

Мимо окон поплыли каменные здания паровозных депо и пакгаузов, низенькие, выкрашенные в серый цвет будки стрелочников...

Анна, вдруг что-то сообразив, решительным шагом пошла к купе. Но тут же в нерешительности остановилась, наткнувшись, как на неодолимое препятствие, на Мишеля.

— Надеюсь, вы позволите нам попрощаться? — спросила она.

— Да-да, конечно, — закивал Мишель, пропуская даму мимо себя.

— Благодарю вас, — сухо, не глядя на него, сказала Анна.

И, дернув ручку, скрылась в купе.

Там, где ее ждал отец.

И где находились бриллианты. Которые можно было попытаться перепрятать или выбросить в окно, лишив тем следствие главной улики. Но Мишель о подобном исходе даже помыслить не мог!

Из-за двери глухо зазвучали голоса — более громкий, женский, и глухой, еле слышный, мужской. Один — и тут же другой. Один — и снова другой...

Поезд остановился.

Выскочивший на платформу кондуктор тщательно протер поручни и встал подле своего вагона, сбоку от ступеней, помогая пассажирам вытаскивать багаж.

Мимо Мишеля, толкая его чемоданами и сумками, прошли к выходу несколько прилично одетых мужчин и женщин. Больше в вагоне никого не было. Кроме них...

Кондуктор подождал некоторое время, а потом поднялся на площадку и сунулся в вагон, вопросительно глядя на Мишеля.

— Сейчас, сейчас, — кивнул тот, заметно нервничая.

Он даже, был такой грех, подумал, что вдруг, именно теперь, ювелир со своей дочкой пытаются выбраться из вагона через окно. Но в этот момент дверь раскрылась, и из купе, прижимая клипу, к глазам платок, вышла Анна. Быстро, ни на кого не глядя, повернулась и, постукивая каблуками, побежала к выходу.

Ошарашенный кондуктор едва успел отшатнуться в сторону, пропуская ее мимо себя, и даже помощь предложить забыл.

Странные какие-то пассажиры!..

Мишель увидел Анну еще раз, когда она шла по платформе мимо вагона. Шла — как убегала — быстро, низко нагнув голову и глядя себе под ноги. Она так ни разу не оглянулась...

Поставщик Двора сидел в купе, на диване, уже совершенно одетый и готовый к выходу. На столике перед ним были рядком разложены коробки. Те, что были спрятаны в сумочке Анны. Она не унесла их, хотя легко могла. Она выложила их, все до одной, на стол.

Когда Мишель зашел в купе, ювелир встал с места, запахнул пальто и стал, дрожащими пальцами находя петли, застегивать пуговицы.